КаменныйБро
Детство Ивана Мичурина
В дворянской семье Мичуриных в заброшенной лесной хижине родился мальчик Ваня. Звучит несообразно, но именно таковы факты. Мичурин родился в сторожке лесника.
В лесу Ваня родился потому, что у него была крайне нервная и щепетильная в соблюдении дворянских традиций бабка. Она до того активно не одобряла брак своего сына с матушкой Вани, женщиной мещанского сословия, что жить всем под одной крышей было совершенно невозможно – и средств на то, чтобы снимать угол, тоже не было.
Ваня был седьмым ребенком в семье, но братьев и сестер не имел – изо всех семерых выжил в младенчестве он один. Ему повезло больше других, потому что его бабушку вскоре после его появления на свет увезли в сумасшедший дом. Они с мамой и папой получили кров над головой.
Этот единственный благополучный в жизни семьи период миновал очень быстро. Ваня был четырех лет от роду, когда его мать умерла. Так окончилось детство Ивана Мичурина.
Юность Ивана Мичурина
Отец запил. В доме было невесело. На улицу было нельзя, там гужевались простые мальчишки. Гостей не было. Предоставленный самому себе Ваня целыми днями возился в саду обширной и красивейшей усадьбы.
Садоводство в его семье было увлечением с незапамятных времён. Все ванины предки, служилые офицеры, придя изрубленными с многочисленных войн, остаток жизни предпочитали проводить в идиллической атмосфере сада. Отец был первым в роду, презревшим воинский долг дворянина, так же как первым, решившимся на мезальянс. Но и он с удовольствием ухаживал за своим яблоневым садом.
Садоводство было единственной игрой, которую знал Ваня Мичурин. Его игрушками и его тайными сокровищами были самые большие и гладкие семена, которые он мог отыскать под деревьями. Ваня находил и закапывал их осенью – и чудесным образом они прорастали после того, как сойдёт снег.
В восемь лет он виртуозно проделывал такие сложные древесные операции, о которых не подозревают многие опытные дачники даже сегодня – окулировку, копулировку, аблактировку. В этом возрасте он уже играючи прививал на подвой дички привой культурного растения.
Конечно, те благородные побуждения, о которых было много сказано впоследствии благодарными потомками – что он, думая о благе отечества, замыслил продвинуть на север теплолюбивые южные фруктовые деревья – применительно к восьмилетнему ребёнку выглядят совершенно неубедительно. Просто каждый бережно посаженный ваниными руками прутик принимался расти и набухать почками, а каждое любовно заглубленное в землю зёрнышко начинало после тщательного ухода цвести и колоситься.
Подростком Ваня пришел учиться в Пронское реальное училище. Однако реальным, прочным и узнаваемым миром остался для него мир растительный, а с людьми Мичурин уже так никогда и не научился находить общий язык.
Как только заканчивались занятия, Ваня собирал книжки и шёл домой, за несколько вёрст. В любую погоду дорога была для него удовольствием, потому что давала возможность общаться с друзьями – ведь каждый кустик и каждое деревце на его пути были ему родными и хорошо знакомыми. Он наблюдал, как они растут и как умирают, как они замыкаются в себе в дожди и как нервно томятся в засуху. Он хотел знать, что им предстоит в будущем – и его настольной книгой был правдами и неправдами полученный от какого-то шарлатана сборник прогнозов погоды на сто лет вперёд.
Ваня никогда не упускал ничего важного – сегодня появились грибы, а завтра, по приметам, будет солнце. Тысячи своих маленьких секретов раскрывали ему кусты и кочки, озёрный камыш и еловые шишки. Он был очень одиноким мальчиком.
Зато Ваня научился делать разные сложные приспособления для своих «древесных операций». Изобрел гайсфусс – эта стамеска предназначена для ровного широкого среза черенка под оптимальным углом. Сделал замечательную окулировочную машинку. И, наверное, уже научился быть счастливым в своем цветущем мире, когда в работе с деревьями возникли нелепейшие препятствия – например, зачем-то понадобилось отправлять его в Петербургскую гимназию, к этому его долго готовила тетка.
До отъезда, правда, не дошло. Но оказалось, что радоваться было преждевременно. Выяснилось, что отец окончательно пропил имение и Мичурины – банкроты. Так что несколько месяцев подряд пришлось учиться в гимназии Рязанской, пока, наконец, всё не разрешилось само собой. Ваня шёл мимо директора гимназии, тот остановил его и потребовал снять шапку и поклониться. Директор долго что-то говорил, потом начал кричать и, наконец, ушел – Ваня окоченел от ужаса, никак на директора не реагировал, не кланялся и сумел перевести дух только, когда перестал быть центром чьего-то внимания. И вздохнул с истинным облегчением, когда ему сказали, что он исключён из гимназии за непочтительность и может ехать домой. Так закончилась юность Мичурина.
Молодость Ивана Мичурина
Новый мир ошеломил Ивана. Грубые и громкие люди сновали вокруг безостановочно. Товарная контора железнодорожной станции, где Мичурин получил место коммерческого конторщика, совсем не была похожей на его тихий сад.
Зато тихим и исполнительным оставался сам Иван. В дружеских попойках участия не принимал, считал хорошо, благо за плечами ни много ни мало – уездное училище. О чём думал – неизвестно, но нраву был самого что ни на есть благонадёжного. Вскоре его повысили до товарного кассира, а там и до одного из помощников начальника станции. Жизнь стала налаживаться. Иван мог справедливо считать себя везунчиком.
В царские времена служба на железной дороге была занятием очень престижным, и средств на нее не жалели. По расписанию поездов жители привыкли сверять часы. А теперь господин Мичурин к тому же принадлежал к высшей железнодорожной аристократии. Рабочие станции начали говорить с ним уважительно. Особенно те, у кого были дочери на выданье. Всё же при месте человек, непьющий и неженатый.
Иван, конечно, извлёк пользу из своего высокого положения — беспрепятственно ходил в ремонтные мастерские и понемногу осваивал слесарное дело. Он и тут скоро стал виртуозным мастером. Научился долго и кропотливо работать в мастерской, часами ломать голову над очередной трудной технической задачей и находить остроумное её решение. Эта привычка, один раз возникнув, осталась у него на всю жизнь – отныне во время острого душевного кризиса Мичурин всегда запирался в мастерской и даже не показывался возле своих растений.
Целый год Иван почти не занимался садоводством. Негде было. Приходилось жить впроголодь и копить деньги на аренду хоть какой-нибудь, самой завалящей, усадьбы. По прошествии года, обладая маленьким капитальцем, Иван женился на дочери рабочего, послушной и работящей девушке, и арендовал 13 гектаров прекрасной пустоши.
Все деньги ушли на аренду, содержать семью было не на что. Поэтому, чтобы выписать дорогостоящие саженцы и книги по ботанике из-за границы, пришлось затянуть пояс ещё туже и подрабатывать часовщиком.
Дворянские родственники неравным браком Ивана Владимировича были возмущены до такой степени, что объявили о лишении наследства. Да ведь наследовать всё равно было нечего.
Зато какие восхитительные перспективы открывал Ивану сад! Изнеженная французская груша Бере уже почти выросла на подвое из местной дички! Из тёрна совсем уже готова была плодоносить невиданная морозоустойчивая слива, которую следует непременно назвать «Ренклод золотистый». А чудесные огромные яблоки прекрасной лёжкости и медового аромата можно назвать так: «Ренет сахарный» и «Ренет бергамотный». И, как ни курьёзно это звучит, некоторые признаки давали основания надеяться, что будет расти виноград.
Правда, как назло, все последние три зимы отличались на редкость лютыми морозами, удивительными даже для нашего сурового климата. И саженцы вымерзли чуть ли не все до единого. Но это ничего – не навсегда же изменился климат, уж на следующий-то год всё обязательно наладится и можно будет посмотреть — а вдруг, согласно расчетам, деревья приживутся? И тогда весной можно будет увидеть, как поверх огромных букетов из нежно-розовых соцветий в чистом небе плывут и тают облака.
Но приходилось очень много работать и вне сада, и это было досадно. Иван Владимирович ненавидел службу все пятнадцать лет её беспорочного несения. Он не любил своих сослуживцев и своих обязанностей, и терпеть не мог своего начальника. Но об этом его никто не спрашивал, и поэтому никто об этом не знал. А однажды на общем собрании коллектива кто-то спросил, что господин Мичурин думает об окружающих – и Иван честно ответил. Про начальника спросили отдельно – Иван ответил и на этот вопрос. А потом из раздражения на непонятливых коллег свою точку зрения обосновал дополнительно, именно на примере начальника станции, в его присутствии. Так кончилась беззаботная молодость Ивана Мичурина.
Годы зрелости Ивана Мичурина
Работать эксцентричный господин Мичурин продолжал там же, на станции, только новая работа была тяжелее и жалованье за неё полагалось меньшее. А ведь саженцы дешевле не стали!
Иван Владимирович жалел свою кроткую жену, верную помощницу по садовым хлопотам. Сам-то он вполне мог питаться одной тюрей – хлебом и луком, растертыми в солёной воде – но ведь на нём семья, у него двое детей! Поэтому приходилось целыми ночами просиживать за верстаком.
А самое главное – неотвратимо надвигалась в жизни чёрная полоса. Ещё всё было в полном порядке, однако растения буйно разрастались, занимая место в саду, и Иван Владимирович с растерянностью думал – как жить дальше? Предположим, высадить новые под самым забором, впритык – тогда саженцы проживут в относительном комфорте ещё три сезона. А потом ведь они вырастут и начнут затенять друг друга! И начнут бороться за питание корням!
Тринадцать гектаров заросли непроходимыми джунглями, в которых каждый прутик обещал стать уникальным гибридом. Это был удар под ложечку.
Иван Владимирович понял, что частью своих растений он должен пожертвовать. Уже плодоносящими или, ещё хуже – совсем молодыми саженцами, свойства которых так никогда и не удастся изучить. Пропадало целое поколение деревьев, в то время как человеческий срок отмерен так скудно, что вряд ли кто-то сможет пронаблюдать полностью больше двух поколений.
После года мучительных сомнений Мичурин решился на страшное. Отдать саженцы в чужие руки. Продать.
Никогда коммерция не входила в круг его интересов. Просто так взять и отдать самое дорогое, что у него в жизни было – сама эта мысль выглядела дико. Отдать, продать, не всё ли равно? Противоестественной сути явления это не меняло. Мичурин продал часть своих саженцев, для которых просто не хватало места в саду. Отдал не дорожась, по двадцать копеек штука. Получилось у него пять тысяч рублей с неба упавших денег.
Пять тысяч рублей по тем временам было очень много. Для эффектного сравнения можно пересчитать эти деньги в коровах – корова стоила три рубля и Мичурин мог купить больше тысячи коров.
Пять тысяч царских рублей для недоедающего, недосыпающего ночей от непосильного труда, обременённого женой, дочерью на выданье и сыном-оболтусом садовода были манной небесной. И он немедленно купил на все деньги ещё двадцать пять гектаров неудобий, из которых двенадцать могли бы быть неплохо употреблены под земледелие. Снова закипела работа!
Иван Владимирович впервые в истории плодоводства создал в средней полосе России зимостойкие сорта черешни, миндаля, винограда, папирусного табака, масличной розы. У него росли невиданные прежде в этих местах сливы. Плодоносил виноград. Причём даже в Крыму виноград на зиму укрывали, а на тамбовщине у Мичурина лозы зимовали под открытым небом.
Всё было хорошо. И, как всегда в подобных случаях, беда пришла, откуда не ждали. Мичурин внезапно понял, что же всё это время тормозило развитие зимостойкости у деревьев. Оказывается, он все делал на неправильном основании! Жирные чернозёмы, на которых он культивировал свои растения, создавали им слишком благоприятные условия. А вот если сажать на бедных песчаных почвах, то саженцы будут вынуждены бороться за жизнь и впоследствии станут отличаться отменной стойкостью. Нужно было переносить оба сада на другую почву.
Со службой выходила заминка. Нельзя ведь работать на станции, а жить за тридевять земель.
Как всегда, всё решилось легко и просто, само собой. У Мичурина обострилось легочное кровохарканье, и дальнейшее пребывание на шумной промышленной станции города Козлов стало не только невыносимым для нервов, но и опасным для жизни.
Денег на перевозку растений не было. Мичурины переносили саженцы на себе. Семь километров в одну сторону, семь в другую, с вязанкой молодых деревьев за плечами – и вскоре новоприобретённая пустошь стала молодым садом.
Долгое время семье пришлось жить в шалаше, но и с этой трудностью со временем справились, выстроили хоть и маленькую и низенькую, похожую больше на сарайчик, но настоящую бревёнчатую избушку. Потекли годы упорного труда.
Мичурин, как демиург, творил новые на Земле формы жизни. Одни только вишни – Гриот грушевидный, Тредюр, Плодородная Мичурина и Краса Севера – могли бы послужить немеркнущей славе любого селекционера.
Иван Владимирович довёл до совершенства метод посредника, методы предварительного вегетативного сближения и опыления смешанной пыльцой. Разработал уникальную технологию, названную им «метод ментора».
И чем больше оттачивалось его мастерство садовода, тем более скверным становился его характер.
В частной жизни он оставался безмолвным отшельником, зато громко заявил о себе в жизни общественной. Он писал во все специализированные журналы, требуя внимания к своей работе, причём в таких резких выражениях, что отталкивал от себя даже своих восторженных почитателей.
Писал царю, упрекая в его лице всю чиновничью Россию в близорукости и преступном невнимании к такой важнейшей после злаковой отрасли, как плодово-ягодная.
Писал в министерства, обращая внимание косных бюрократов на благороднейшую миссию просвещённого человека на Земле – садоводство.
Умудрился даже рассориться с верными единомышленниками. В журнал своего друга, московского садовода Грелля, послал сообщение о том, что нашел метод черенкования черешни. Грелль точно знал, что черешня не черенкуется, и отказал в публикации, объяснив отказ фразой: — «Мы пишем только правду». Разъярённый Мичурин выкопал и безо всякого письменного сопровождения послал ему десяток укоренившихся черенков черешни, и ни на слёзные извинения, ни на мольбы прислать описание метода ответить не пожелал.
От государственных субсидий Мичурин отказывался, чтобы не попасть, по его выражению, в рабскую зависимость от департамента, потому что «каждая данная копейка будет заботить её наилучшим употреблением».
Слава о мичуринских гибридах прокатилась по всему миру, и представитель департамента сельского хозяйства США приехал покупать саженцы. Но отобрать деревья у Мичурина возможности не было никакой. Садовод с целью пресечь посягательства на свои гибриды заломил такую цену, что сельское хозяйство Америки было вынуждено сдаться.
Чтобы как-то остановить поток гневных писем Ивана Владимировича в официальные инстанции, государственные чиновники пустились на хитрость. С одной стороны, наградили Мичурина орденом святой Анны, а с другой – прислали к нему с визитом очень важного генерала. Сановник устроил Мичурину грандиозный разнос и попросил вести себя скромнее.
Между тем сад всё рос. Иван Владимирович подумывал привлечь к хозяйственным работам беспризорных детей – своих рук уже не хватало.
Давнишние мечты Мичурина о том, чтобы взять у природы всё необходимое, сбывались.
Тропические растения у особняка Мичурина в Тамбовской области
Фраза «мы не можем ждать милостей от природы» очень в духе позднего Мичурина. Милостей строптивый ботаник не ждал ни от кого, выгодные предложения рассматривал, как личное оскорбление, попытки помочь – как милостыню.
Но самые смелые планы селекционера осуществлялись, будто по мановению волшебной палочки. Огромные сладкие дыни, которые после уборки можно было хранить чуть не полгода, украшали тамбовские грядки Мичурина. Ароматный жёлтый табак чувствовал себя на его полях привольно, как дома.
В 1915-м году его жена, единственный близкий и понимающий человек, ухаживая за холерной больной, заразилась и умерла. Так началась старость Мичурина.
Старость Ивана Мичурина
Сад приходил в запустение. Иван Владимирович по привычке ещё ухаживал за ним, но прежнего энтузиазма уже не испытывал. Предложения помочь отклонял. Сочувствующих презирал, равно как и всех прочих.
Вставал по-прежнему в пять утра, но для такого объёма работ его сил не хватило бы и в лучшие времена. Теперь же он со злобным удовлетворением наблюдал, как гибнут плоды его трудов, как безвозвратно теряются они для глупого, невежественного, не понимающего истинных ценностей человечества.
В какой-то момент он услышал про октябрьский переворот, но, как и всегда, значения этим мелким перипетиям на окраине своего сада не придал ровно никакого. Затем к нему пришёл уполномоченный товарищ и заявил о том, что сад национализируется. Спорить с новой властью было нельзя – революционный закон суров.
Ужас положения потряс Ивана Владимировича, выбил его из привычной уже колеи – и принёс ему полное исцеление от всех душевных недугов.
Мичурин бросился в ближайшие Советы и заявил, что, конечно, он со своей стороны всегда готов, но чтобы вот так вот взять и отобрать… Советская власть успокоила садовода – он остаётся в саду директором.
Пропагандистская машина затрубила на всю страну – великий селекционер сам пришел и заявил, что страстно хочет сотрудничать с новой властью. К нему прислали многочисленных учеников и помощников. Мичуринский гений должен был накормить молодую республику, у него не просили согласия и не пытались торговаться – его просто поставили об этом в известность.
Биография Ивана Владимировича подходила под самые строгие идеологические категории восставшего пролетариата. Происхождение, правда, подкачало, но уж если кто и натерпелся лишений при царизме – так это Мичурин.
Так началась вторая жизнь Ивана Владимировича Мичурина – кумира прогрессивной молодёжи, светоча науки, пламенного борца за дело большевиков.
Вторая жизнь Ивана Мичурина
Ядовитый и жёлчный мизантроп, каким Иван Владимирович Мичурин был всю жизнь, очень скоро преобразился, хотя, казалось бы, это решительно невозможно. Он перенес столько невзгод, пережил столько страданий, его самолюбие было так уязвлено, что к старости примирить его с миром могло только чудо: ему были нужны не меньше, чем мировая слава, статус пророка и признание его труда важнейшим на свете делом. И чтобы царь лично спешил засвидетельствовать ему почтение. И чтобы при этом давали денег столько, сколько понадобится для осуществления его фантазий. При всех этих условиях он ещё согласился бы подумать, достоин ли мир его снисхождения. Мало ли на свете таких стариков? Чудес не бывает, и примирения в таких печальных обстоятельствах тоже не случается.
Но с Мичуриным это чудо произошло. Внимание к его труду, его опыту и его личности обрушилось на него лавиной, его изыскания финансировались неограниченно, он получил официальное право вести дело полностью по своему усмотрению. Всю жизнь Иван Владимирович мечтал, чтобы стена равнодушия вокруг него хотя бы не была так обескураживающе непроницаема – и разом получил полное, всенародное, бесспорное признание.
Иван Владимирович где-то в высших сферах был назначен общественным кумиром. Он стал персонажем официальной советской мифологии – и спорить с ним стало опасно для жизни, хотя сам Мичурин об этом не подозревал. Он видел только, что люди внезапно повернулись к нему своей лучшей стороной.
Это были два совершенно разных мира – тот, при царизме, и этот, новый, светлый и праздничный, где люди добры, внимательны и уважительны. Он понял, что коммунизм – на самом деле очень приятная вещь.
Мичурин полюбил по каждому мало-мальски подходящему поводу обмениваться телеграммами со Сталиным, и новый царь всякий раз отстукивал ответную телеграмму в самых лестных выражениях.
В распорядке дня у Мичурина появилось изменение: с 12-ти до 2-х он принимал делегации – наставлял и благословлял молодежь, величественный, как библейский патриарх.
Он начал много общаться: не вёл конечно, дружеских задушевных бесед о жизни – этого он не умел, да и друзей у него не было. Зато он выступал перед ловящими каждое его слово группами учеников. Народ наконец-то взялся за ум и пришел к Мичурину на поклон – Мичурин общался с народом.
Древний город Козлов, в котором он жил, переименовали в Мичуринск.
Мичурин и народ
Для самолюбия Ивана Владимировича это была полная, безусловная, исчерпывающая, заслуженная компенсация за все годы страданий.
Всю жизнь он пестовал свой райский сад, пройдя все круги ада – и в награду земной рай внезапно оказался для него реальностью. Вторая жизнь Мичурина продолжалась 18 лет.
В своей второй жизни Иван Владимирович представлял собой невиданный гибрид – к мощным корням полубезумного аскета, гениального и наивного фанатика привилась и на них расцвела пышным цветом нежная крона практического успеха.
Перед смертью он почувствовал непреодолимое желание рассказать о себе нечто сокровенное, открыться людям и символически с ними примириться. Прежде он никогда не брался за перо, чтобы описать что-либо, выходящее за рамки ботаники.
Свою исповедь он адресовал своему проницательному другу, великому знатоку садоводства, серьёзному ценителю перспектив селекции – Иосифу Виссарионовичу Сталину.
Искушенный в составлении научных трудов, обладатель тончайшей интуиции, способный угадывать движение соков в древесных клетках, Иван Владимирович долго размышлял над своей жизнью, подводя ее итоги. Эпистолярное произведение, которое в результате вышло из-под его пера, вскоре знал каждый школьник Советского Союза. Мичурин написал, что вот ведь удивительное дело – шестьдесят восемь лет жил-жил, трудился-трудился, а всё как об стенку горох. А как советская власть настала – так просто диву даёшься, насколько вдруг всё наладилось. И, право слово, просто приятно стало жить. И прибавил в заключение, что, мол, спасибо, Иосиф Виссарионович, не ожидал.
В последние три дня Мичурина у его постели ежедневно собирался консилиум медицинских авторитетов. В первый же день поставили диагноз – рак желудка.
Для Мичурина это были непростые дни. Иван Владимирович и без того чувствовал себя неважно, а тут еще трое каких-то совершеннейших в сравнении с ним юнцов, ничего не понимающих в гибридизации, бесцеремонно отвлекали его от работы и, неслыханное дело – в присутствии самого Мичурина претендовали быть центром внимания.
В первый день Мичурин нетерпеливо отвечал врачам, что он и сам прекрасно знает, что у него не что-нибудь, а именно рак, а вот что действительно интригует, так это самочувствие новой Бельфлёр-китайки. Как там этот многообещающий гибрид? Верные помощники, столпившиеся у постели, сквозь слезы отвечали, что гибрид обнадёживает. Мичурин оставался доволен.
На следующий день непрошеные гости приходили опять. И отнимали несколько драгоценных часов жизни величайшего биолога, только чтоб подтвердить и без того известный диагноз.
Мичурин не прогонял назойливых докторов, ведь их просил к нему наведаться лично его чуткий и внимательный друг, товарищ Сталин. Но, наученный горьким опытом пустой траты времени, во время медицинских процедур Иван Владимирович на чепуху не отвлекался и очень содержательно наставлял учеников.
На третий день Мичурин умер. Последний разговор его был, конечно, о гибридах. Жизни оставалось считанные минуты, а селекционных проектов в питомнике было очень много – о свежих результатах надо было непременно успеть расспросить.
Ученики прерывающимися голосами проливали бальзам на отходящую душу старого садовода – Тредюр прекрасен… Плодородная Мичурина как никогда… Краса Севера потрясает воображение… Сознание Ивана Владимировича угасло, запечатлев последнюю в его жизни, победную и радостную картину – Гриот грушевидный даёт устойчивые результаты. Он окончательно укрепился на этой суровой земле. Будет жить.
